
Во время переписи населения отец должен был сообщить возраст всех обитателей нашего дома.
— Весьма деликатная работа, — сказал он удрученно. — Слуги не любят, когда их расспрашивают о возрасте. И что делать с Няней?
Няня явилась и, скрестив руки на своем белоснежном фартуке, встала перед папой с вопросительным видом.
— Так что, понимаете, — заключил папа, вкратце объяснив суть переписи населения, — я просто обязан сообщить возраст каждого. Что… э-э-э… мне написать о вас?
— Что желаете, — сказала Няня вежливо.
— Да, но я… э-э-э… должен знать…
— Пишите, как вам кажется лучше, сэр.
Считая, что ей, по крайней мере, лет семьдесят пять, папа осторожно предположил:
— Э-э-э, ну, например, пятьдесят девять? Что-то в этом роде?
На морщинистом лице отразилось страдание.
— Неужели я выгляжу такой старой, сэр? — спросила Няня с неподдельной горечью.
— Нет, что вы, но все-таки что мне сказать?
Няня повторила свой ход.
— То, что вы считаете правильным, сэр, — сказала она с достоинством.
Примирившись, папа написал, что ей шестьдесят четыре года. И в наши дни случается встретиться с подобным явлением. Когда мой муж, Макс, работал с польскими и югославскими пилотами во время последней войны, он сталкивался с реакцией точь-в-точь как у Няни.
— Возраст?
— Какой угодно — двадцать, тридцать, сорок — как вам будет угодно, — отвечали они, дружески разводя руками, — не имеет никакого значения.
— Где родились?
— Где хотите. Краков, Варшава, Белград. Загреб… Где хотите.
Нельзя яснее выразить всю смехотворность этих фактических деталей.
Совершенно так же ведут себя арабы.
— Как поживает ваш отец?
— Хорошо, но только он очень старый.
— Сколько же ему лет?
— О, очень много, девяносто или девяносто пять.
При этом оказывается, что отцу, о котором идет речь, лет пятьдесят.
Но так уж устроена жизнь. Когда вы молоды, вы молоды; когда обретаете зрелость, вы «в расцвете лет»; но когда расцвет сменяется увяданием, вы стары. А уж если стары, то возраст не имеет никакого значения.